Официальный сайт Веры Камши
Сказки Старой Руси Вторая древнейшая Книги, читатели, критика Иллюстрации к книгам и не только Клуб Форум Конкурс на сайте
     
 

"Башня Ярости"

Вступление

 

Тишина... Только чайки - как молнии, -
Пустотой мы их кормим из рук.
Но наградою нам за безмолвие
Обязательно будет звук!

В.Высоцкий

      Улов был прямо-таки отменным. Теперь они не только отдадут старому Тенару долг, но и смогут купить новый парус. Полные сети - и не какой-нибудь салаки, а настоящего черноспинца! Густав - молодец! Ну и что, что кроме них, никто не рискнул выйти в море? Шторма никакого нет, а рыбка-то - вот она!

      Шестнадцатилетний Робер Кошон с обожанием посмотрел на сидящего у руля старшего брата. Густав был самым отчаянным парнем во всем поселке и самым видным, недаром Арлетта отказывает всем женихам! Папаша Жермон бесится, ну и пусть! Все равно Арлетта выйдет за Густава, хоть они с братом и беднее всех в Кер-Огосте. Пока беднее. Не пройдет и пяти лет, как у них будет все. И новая лодка, и хороший дом, и даже праздничные сапоги.

      - Не нравится мне это, - голос брата вернул Робера на грешную землю - вернее, на утлое рыбачье суденышко. Густав озабоченно вглядывался в горизонт, - ты будешь смеяться, но этот зануда Юстин, похоже, был прав. Будет шторм, и немалый, - брат с грустью посмотрел на добычу, - Проклятый! Вот ведь жалость!

      - Ты чего? - не понял Робер.

      - А того, что кидай все за борт.

      - Как? Это же черноспинец!

      - Да хоть стервья рыба![1] Жизнь дороже! – брат, не дожидаясь ответа, принялся выбрасывать драгоценный улов. Робер, чуть не лопаясь от досады, бросился помогать. Еще живые рыбины возвращались в свою стихию, вряд ли сообразив, что с ними произошло. Тяжело сидевшая в воде "Арлетта", освободившись от груза, выправилась и заплясала на пока еще небольших волнах.

      - Если выкрутимся, – пробормотал Густав, - носа из бухты не высуну, если на небе хотя бы один хвост[2] будет!

      Теперь Робер и сам видел, что дело плохо. Горизонт стремительно темнел, над головой неслась свора лохматых рваных облаков, то заслоняя солнце, то выпуская его на свободу; из-за этой свистопляски море казалось полосатым. Черно-серое и ослепительно-серебряное сменяло друг друга, но туч становилось все больше, и яркие сполохи растворялись в свинцовой мгле.

      "Арлетта" заплясала на волнах, как норовистая кобылка. Густав убрал и тщательно закрепил парус и стоял во весь рост, хмуро вглядываясь в словно бы приблизившийся горизонт. Шторм не заставил себя ждать. Сначала налетел ветер, затем хлынул дождь, смешавшись с солеными брызгами. Робер поймал себя на том, что шепчет молитву святому Жозефу и святому Луи. И зачем только их понесло на промысел?! Брат одернул куртку из просмоленной парусины – на кожаную по милости пьянчуги-отца у них не было денег – и заорал:

      - Держись!

      Робер торопливо вцепился в попавшуюся под руки снасть - и вовремя. Суденышко швырнуло в сторону, оно изрядно черпнуло бортом, но выровнялось. Густав, воспользовавшись коротким затишьем, умудрился развернуть "Арлетту", встретив новый порыв ветра в бейдевинд. Их раскачивало вперед и назад, куда-то несло, они то взлетали чуть ли не к самым тучам, то проваливались в ущелье между водяными горами, то (и это было всего хуже), зарывались носом в волну. Юноше несколько раз казалось, что им конец, но кораблик каким-то чудом всякий раз выправлялся.

      Буря все усиливалась. Несчастную "Арлетту" трясло и мотало, как котенок трясет и мотает свою первую мышь. От напряжения и холода руки сводило судорогой, Робер не удержался, и его смыло бы волной, если бы Густав, умудрившийся привязаться к мачте, не ухватил его за пояс. Братья задыхались от водяной пыли, вокруг в них все кипело, словно в котле у ведьмы. Черные волны с грохотом разбивались друг о друга, ветер срывал с них седые верхушки, рев взбесившегося моря сливался с громом, а рогатые молнии, на мгновенье раздиравшиеся тьму, слепили, делая сгущавшийся мрак еще непроглядней.

      Робер, то и дело отряхиваясь, словно промокшая собака, пытался сообразить, куда же их тащит и сколько прошло времени. Казалось, целая вечность, но юноша не первый раз попадал в шторм, хоть и не в такой сильный, и понимал, что, скорее всего, прошло не больше оры, от силы двух. "Арлетта" держалась молодцом, хотя водяные горы явно вознамерились добраться до низких туч, раздираемых лиловыми молниями, а дождь лил, как из ведра. Если бы не холод и боль в руках, все было бы не так уж и плохо.

      - Ничего! – Густав кричал во все горло, но сквозь визг ветра его было едва слышно, - скоро конец!

      И в самом деле, горизонт светлел, да и дождь малость поутих. Может, обойдется? Куда же их снесло? И рыба пропала... Сквозь облака прорвался солнечный луч и сразу же погас, но Робер успел увидеть справа буруны, не похожие на пенные гребни волн. Рачьи Рифы, не иначе! Святой Обен, за что?! Робер глянул на брата и по его лицу понял, что не ошибся. В этом мерзком месте и в хорошую погоду разбилось немало лодок, а при таком ветре шансов у них никаких. Но кошка-судьба, похоже, решила позабавиться. "Арлетту" протащило между двумя предательскими бурунами – если бы Робер захотел, он мог бы коснуться выраставшего со дна гранитного зуба – затем кораблик покружило в водовороте среди четырех или пяти скал и поволокло в узкий проход между еще двумя рифами. Юноша, как завороженный, смотрел на окруженную белой пеной смеющуюся смерть, которая раз за разом проходила стороной. Неужели пронесет?

      Впереди расстилалось ревущее море, показавшееся самым безопасным местом в мире. Наверное, ветер нагнал воды, и часть Рачьих Рифов ушла под воду. "Арлетта" сидит неглубоко, может, удастся проскочить... Очередной порыв ветра и очередной бурун остается позади, но огромная волна мимоходом подхватила суденышко, отбросила назад и проволокла бортом о вставшую из глубины скалу. Робер закричал от ужаса и от обиды, ведь до чистого моря оставалось всего ничего, а проклятая волна швырнула кораблик далеко вперед. Скалы-убийцы остались позади, но пробоина в борту была слишком велика.

      Густав попытался подвести к пробоине парус, но куда там... Вычерпывать воду было еще глупее, но они попытались, хоть и понимали, что и им, и "Арлетте" конец. Робер с каким-то странным равнодушием поднял взгляд. Впереди, среди дождевых струй, что-то мелькнуло, исчезло и появилось вновь. Опять скалы? Нет! Наверное, он сошел с ума, но это корабль! Корабль, Проклятый побери! Откуда? Кто мог оказаться в такую бурю вблизи Рачьих?! Все корабли сейчас или отстаиваются в гаванях, или болтаются в открытом море с убранными парусами, а этот!

      Не веря собственным глазам, юноша смотрел на вырастающий на глазах огромный черный трехмачтовик. Острый форштевень уверенно резал опененные горы, молния выхватила из мрака вздыбившуюся фигуру огромной кошки, казавшуюся живой. Каким безумцем должен быть капитан, поднявший в такую бурю все паруса!

      Корабль несся огромными оленьими прыжками, и в какой-то страшный миг Роберу показалось, что безумное виденье промелькнет и исчезнет в свинцовой тьме, не заметив тонущей "Арлетты", но странные светящиеся паруса разом упали, судно замедлило ход и остановилось, заслоняя обреченное суденышко от ветра.

      Кто-то, перегнувшись через фальшборт, бросил веревочную лестницу и приветливо махнул рукой. Густав несколькими ударами весел подогнал полузатопленный кораблик к борту и полез вверх, Робер последовал следом, но не удержался и оглянулся. "Арлетта" исчезла в волнах, и сердце сжалось от грусти. Юноше показалось, или Густав закричал? Какой страшный крик - еще бы, он так любил "Арлетту", а теперь у них не осталось ничего, только жизни.

      Кто-то сверху протянул ему руку, и  Робер вцепился в нее, подивившись, какая они горячая; хотя с рукой как раз все в порядке, это он замерз. Но теперь все будет хорошо, само небо послало им этот парусник. Юноша перебрался через борт и огляделся. Густав куда-то исчез, на палубе было пусто... Где же все?! Ведь кто-то же помог ему... Сзади послышался шорох, Робер обернулся, встретившись взглядом со стройным седым моряком, жалобно вскрикнул и неловко свалился на сухие доски палубы, светящиеся мягким голубоватым светом.

      Корабль оделся парусами и рванулся с места. Волны ревели, бросаясь на поднимавшиеся со дна скалы, но парусник с вздыбившейся рысью на носу несся вперед, не замечая рифов. Дождь по-прежнему полосовал море, но на мерцающую палубу не упало ни капли, и мертвый рыбак в промокшей до нитки одежде казался непонятным и неуместным, как дворняга на наборном дворцовом паркете.

      Тот, кто знал, что его некогда звали Рене Арроем, опустился на корточки рядом с умершим. Резкий порыв ветра взъерошил волосы, но холода он не ощущал, равно как и ставших привычными боли и адского воя в ушах. Сильная рука с длинными пальцами привычно легла на черную цепь. Что-то было не таким, неправильным. Так и есть! В одном из камней пульсировала алая точка.

      Вот, значит, как. Хотел спасти - и убил, и не просто убил, а залил собственную боль чужой жизнью. Это оказалось так просто... Когда-то давным-давно в Таяне он собирал в ладонь переспелую малину, достаточно было подставить руку и слегка шевельнуть ветку... Аррой словно бы вновь ощутил жар позднего лета, сладкий запах ягод, ожоги от крапивы на руках. Тогда он был жив, а теперь, выходит, он может жить, лишь убивая других? Как в страшной сказке, которую рассказывала Ри эта дура Зенобия. Он еще  отчитал старуху, хотя в те поры кормилица Ольвии была младше, чем он перед своим последним походом. Впрочем, она всегда была ведьмой.

      Рене потер ладонью виски. Нужно понять, что с ним сделали, и найти выход! Рене Аларик Аррой никогда не шел на поводу у судьбы, это еще один вызов, только и всего. Даже не вызов, а попытка купить. Его заперли в аду, а потом подсунули ключ от ворот. Убивай и живи, забудь о боли, об этом жутком холоде, звоне в голове, о том, что рвет тебя на куски с того самого мгновенья, как ты очнулся на пустом корабле с серебристыми парусами.

      Красивая красная капля, прорастающая в зелени… Если он поддастся, их будет все больше и больше, пока в один прекрасный день на берег не сойдет всемогущий убийца, на шее которого будет цепь с рубинами. Но он не станет носить рубины! И питаться чужими жизнями тоже! Его воля при нем, вот и поглядим, кто кого!

      Аррой закрыл глаза, видя перед собой алое пятнышко, отчаянно бившееся в самом сердце изумруда. Долой его! Не отрывая мысленного взгляда от раскаленного зернышка, Рене потащил его наружу. Сначала не случилось ничего, но потом навалилась боль – да такая, что в сравнении с ней все предыдущее было, как легкий бриз в сравнении с эландской хъелой. Самым же мучительным было осознание того, что ему ничего не стоит прекратить пытку. Прекратить и утонуть в блаженстве, брать от жизни все, что она может дать, почувствовать себя хозяином...

      Ты не страдал, когда ел мясо, но чем жизнь быка или барана дешевле жизни человека, да еще человека подлого? Ты своей рукой отправил на тот свет не один десяток себе подобных, а если говорить о том, что делали по твоему приказу, счет пойдет на многие тысячи, так что же тебя смущает? Ты можешь выбирать свои жертвы, уничтожая мерзавцев, по которым и так плачет веревка, и при этом будешь жив и счастлив. Ты сможешь помогать тем, кто тебе нравится, тебя нельзя будет отличить от того, кто и в самом деле жив. Ты будешь почти бессмертен, сможешь сделать много – возможно, даже спасти Тарру и уничтожить чуть было не погубившую тебя тварь из Серого моря, а цена недорога. В год десятка три мерзавцев, ну, может, три с половиной – и довольно. Что же в этом плохого? Ты убивал и больше...

      Ах, тогда шла война, а бараны не были людьми? Но ты не человек, Рене из рода Арроев! Давай смотреть правде в глаза, ты никогда и не был человеком. В тебе течет кровь старых богов, а боги всегда требовали жертв. Собственно говоря, простые люди в сравнении с тобой - не больше, чем коровы в сравнении с людьми. Даже меньше. Так что остановись и прими свою новую жизнь как данность – и как величайший дар.

      Боль сделалась нестерпимой; хотя почему нестерпимой, если он терпит?! Красная искра была уже у самой поверхности, он знал это, хоть и не открывал глаз, не открывал, потому что открыть означало сдаться. Он не должен смотреть, пока не покончит с этой каплей, которая разольется в море, если он смирится. Долой ее! Холод, жар, нестерпимый визг, липкие, жуткие прикосновения, словно от скрюченных полуразложившихся пальцев, завывания, малиновые и желтые спирали... Может, лучше, остановиться, набраться сил и начать все сначала? Или оставить, как есть. Что значит маленькое пятнышко на одном из камней? Один желтый лист – еще не осень. Он знает, что может быть, и теперь будет осторожен.

      Рыбаков, конечно, жаль, но он не желал им зла, и они так и так были обречены. Не желал, но причинил, так имей мужество отпустить свою жертву. Старший все понял раньше тебя и бросился в море. Он помог тебе, потому что избавиться от двух капель тебе было бы не по силам. Так отпусти его спутника. Этот юноша – не твой и вообще ничей. Если он умер, то пусть эта смерть будет просто смертью. Ты – Рене Аррой, а не людоед из сказки Зенобии... Уж не эту ли участь она ему предрекала? Страшнее смерти... Похоже, что эту.

      Теперь ему казалось, что он раздетым брошен в комариной степи. В Хаоне так казнили преступников, он однажды видел... Синеватые тела, в которых не осталось ни капли крови – все выпивали ночные кровососы. Но он не сурианский летучий кровосос, он – Рене из рода Арроев!.. Холод, пронизывающий, смертельный холод и знакомая сосущая боль! Благословенная боль, потому что он победил! Он избавился от красного "подарка". Аррой открыл глаза и увидел зеленый, без единого изъяна камень.

      Тело рыбака по-прежнему лежало рядом, его спасать было поздно. Море всегда было могилой для моряков. Рене коснулся сильными пальцами мокрых волос юноши, чьего имени он никогда не узнает, а потом легко, как котенка, поднял на руки и понес на корму. "Созвездие" летело по бушующему морю, ветер и волны ему не могли повредить, ему вообще ничего не могло повредить. Рене Аларик Аррой стиснул зубы и швырнул молодого рыбака вниз. БОльшего он для него сделать не мог. Тело упокоится на дне морском, а душа теперь свободна.

      Предоставленный самому себе корабль летел сквозь сгущающуюся ночь. Рене не знал, где его спутники, и лишь надеялся, что они просто мертвы, а вот он жив, потому что мертвец не может чувствовать такую боль, и потому что над ним по-прежнему кружат звезды Тарры.

      Он не знал наверняка, как ему удалось вырваться из серого тумана и что с ним произошло, но был уверен, что вернулся вопреки воле того, кто погубил Залиэль и Ларэна. Теперь нужно победить еще и навалившееся на него проклятие. Но каким же дураком он оказался, непозволительным дураком. Вообразил, что все дело в боли и холоде, с которыми он как-нибудь справится. Если бы он соизволил как следует подумать, рыбаки были бы живы. Или мертвы, потому что без его помощи они бы просто утонули, как тысячи других, связавших свою жизнь с морем... Мог ли он их спасти, зная, во что превратился, или единственное, что он может сделать для живых – это держаться от них подальше? Если так, то ему придется выжидать, пока не придет пора убивать, убивать без пощады. Неужели он вырвался лишь для того, чтобы стать мечом из страшной сказки?

      Счастливчик задумчиво тронул Черную Цепь на груди. Она была как-то связана с тем, что с ним случилось, в этом он не сомневался. Она и что-то еще. Великий Орел, и почему только, когда тебе плохо, думаешь, что вся беда в этом, и что будет, если он... сойдет на берег? Разумеется, подальше от мест, в которых живут люди. Просто сойдет, и все. Почувствует под ногами твердую землю, а не призрачную палубу, посидит на траве... Это-то он может сделать?! Рене все так же стоял на корме, но "Созвездие Рыси",  обретшее странный дар слышать мысли своего капитана, понеслось на северо-восток. Аррой помнил высокую, похожую на башню скалу севернее устья Адены. Там никто не жил и почти никогда не бывал. Не будь Гверганды, залив, вдававшийся в сушу чуть ли не до Зимней Гряды, сгодился бы для постройки порта, но второй порт никому не нужен. Там его никто не увидит, там он никого не убьет.

      Рене так и не понял, каковы пределы, ныне отпущенные "Созвездию". Ему казалось, что корабль плывет с обычной скоростью, но теплые моря слишком быстро сменились неприветными волнами Сельдяного моря. Он никого не встретил на пути, сегодняшние рыбаки стали первыми. Наверное, он в глубине души что-то подозревал, иначе бы вернулся на Лунные острова, а он о них позабыл и вспомнил лишь сейчас. Его что-то тянуло на север. Что-то или кто-то? Почему он не вернулся к эльфам, которые могли помочь? Почему не бросился на поиски Геро? Почему почти не думал ни о ней, ни о Романе, ни о сыне? Он не забыл, так в чем же дело? Или он, как издыхающий снежный волк, хотел забиться как можно дальше в северные скалы? Но он не думал о смерти, он вообще ни о чем не думал, все мысли занимала боль. Боль и сейчас с ним, но он сумел взять ее на сворку в тот самый миг, как погасил проклятую искру. Он может думать и помнить – уже неплохо...

      Скала возникла из тумана неожиданно, а может, он слишком задумался. У нее не было имени, как не было имени и у залива, на берегу которого она стояла. Когда-нибудь сюда доберутся докучливые монахи, нарисуют то, что увидели, на желтоватой хаонгской бумаге и дадут суше и водам имена святых, которых никогда не было, а если и были, то жили они совсем не так, как пишет Книга Книг. Залив был удобным, глубоким, с чистым дном, защищенным от большинства ветров, но не у облюбованной Арроем скалы. Там море кипело и пенилось, волны, сломя голову, бросались на камни, отступали и снова бросались в яростной надежде свалить упрямые утесы. В былые дни Рене никогда бы не рискнул кораблем, но нынешнему "Созвездию" мели и рифы были не страшны. Корабль послушно подошел к самому берегу и замер, как лошадь у крыльца. Капитан немного постоял, опираясь о борт. Болтали, что Счастливчик не знает страха, но ему было очень страшно. Впрочем, взнуздывать себя эландец умел всегда. Рене, как обычно, когда на что-то решался, тряхнул головой и соскочил на берег.

      Под ногами адмирала был обветренный темно-серый камень, но ему показалось, что он оказался в огне. Земля немилосердно жгла, хотя пламени не было. Выходит, он прикован к морю и "Созвездию"? Ну, нет! Если он терпит холод, он выдержит и жар. Счастливчик стиснул зубы и быстро пошел вперед. Наверх вела тропа, а может, и не тропа, а русло пересохшего ручья. Не лучшая дорога, но Аррой дал себе слово подняться наверх. И он шел, хотя ему казалось, что под ногами его та самая лава, что изливается из огнедышащих сурианских гор, к которым адмирала так тянуло в юности. И при этом обнимавший сверху холод не развеялся, а стал еще нестерпимее. Ну и пусть! Он все равно поднимется.

      Если бы кто-то мог видеть стройного седого человека, легко прыгавшего со скалы на скалу, он бы и мысли не допустил, что каждый шаг тому дается немыслимой ценой. Подъем был долгим, но все имеет свой конец. Цель была достигнута, одна из многих целей в жизни Счастливчика Рене, он стоял на вершине, подставляя лицо слабому ветру. Ни жар, ни холод  никуда не делись, но он добился своего, как добивался всегда. Впереди лежало море, сзади зеленели поля. Весна? Но какого года? Сколько дней, месяцев, лет он пробыл в белесой мгле, сожравшей его спутников и изуродовавшей его самого? И ведь не спросишь... Рыбак казался обычным рыбаком, но люди моря похожи друг на друга. Такие же лодочки бороздили Сельдяное Море при Руисе Аррое, а те, кто ими правил, носили такие же просмоленные парусиновые куртки. Нет, по внешности погибших ему ничего не понять, но как хорошо, что он вернулся именно весной. В пору первой зелени и первых гроз. А гроза будет – гроза, он чувствует это, это и что-то еще! Великие братья!

      Рене стремительно обернулся. В узком проходе между двух отливающих серебром валунов замер черный зеленоглазый конь. Гиб! Как же он нашел его? Жеребец, поняв, что его увидели и узнали, приветственно фыркнул и топнул ногой. Аррой бросился было вперед, но, вспомнив все, безнадежно махнул рукой и привалился к потрескавшейся скале. Гиб с шумом втянул воздух и медленно и текуче двинулся вперед.

      - Стой, - Рене Аррой, когда был жив, никогда  не повышал без нужды голос, его и так никто не смел ослушаться, но у Гиба и раньше было свое мнение. Конь упрямо продолжал идти к тому, кого признал своим хозяином.

      - Гиб, стой, тебе говорят! Да стой же... – на сей раз вороной жеребец послушался, замерев в паре шагов от адмирала. Седина Рене соперничала белизной с конской гривой.

      - Гиб, ты знаешь, что со мной?

      Конь понуро опустил голову. Именно так он стоял  в церковном саду Кантиски, готовясь отвести Сезару Мальвани приказ отступать и известие о том, что Рене и Эмзар отдают себя в руки Михая Годоя.

      - Знаешь? – переспросил Рене, - вижу, что знаешь. Тогда уходи. Я рад был тебя повидать.

      Гиб вскинул голову и коротко заржал, ударив ногой о землю. Затем заржал еще раз и шагнул вперед. Зеленый глаз сверкнул совсем рядом.

      - Уходи, ты мне не поможешь.

      Водяной конь подогнул колени и лег на камни. Он не уходил, и это не было ни упрямством, ни желанием утешить или выразить сочувствие.

      - Гиб, уходи, я... - А что он? Он и сам не знал. Его прикосновение и взгляд убили человека, но Гиб не человек. Водяной Конь – порождение древней Тарры, ему виднее, что ему опасно, а что нет.

      - Ты видел таких, как я? Да или нет?- Короткое ржание. Опущенная и вновь поднятая  голова, - Видел... Это очень плохо?

      Гиб медленно наклонил шею вперед, так, что черные блестящие губы чуть не коснулись лица адмирала. Будь Гиб обычным конем, Рене почувствовал бы на себе теплое, живое дыханье, как тогда, когда подал руку несчастному мальчишке, но порождение древней стихии не несло в себе тепла. Аррой посмотрел в бездонные зеленые глаза, пытаясь найти в них ответ. Их было двое. Конь, который не был конем, и седой моряк, еще недавно почитавший себя человеком. Над ними неслись рваные, окровавленные закатом облака, внизу в бессильном гневе громыхало и бросалось на скалы море. "Скоро оно свое возьмет, - устало подумал Рене, - эти скалы уйдут под воду, и они это знают. Знают, но ничего не могут изменить." - Проклятый! Откуда такие мысли?! Разве скалы могут думать? Разве море может надеяться?

      - Гиб, так я не причиню тебе вреда? - конь вздохнул и ткнулся носом в лоб адмиралу, - тряхнем стариной? Я хотел бы повидать знакомые места.

      Жеребец вскочил, радостно мотая гривой, но потом замер и словно бы простонал.

      - Что ты хочешь сказать? Я причиню тебе вред? Нет? Тогда что же? А, ты боишься за меня? Но что может случиться со мной теперь?

      Гиб опять издал странный звук, больше похожий на стон, чем на ржанье, и прикрыл глаза. Рене задумчиво коснулся висевшей на шее цепи. Эланд будет затоплен, это так же неизбежно, как неизбежен вечер, это не хорошо и не плохо. Это так, и с этим не стоит бороться. Потому что пройдет время, и придет черед моря отступить, выпуская из тысячелетнего плена серебряные скалы, на которых снова будут гнездиться альбатросы. Но откуда эти мысли у него, Рене Арроя? Эти мысли и это знание? Неужели от Гиба? Или он сумел расслышать в извечном грохоте прибоя то, чего не слышал раньше? И кто же, во имя Проклятого, он теперь?


[1] Рыбаки считают, что за запретной чертой водится "стервья рыба", в голове которой  находятся драгоценные камни.

[2] "Хвост", точнее "лисий хвост" - так на берегу Сельдяного моря называют облака, появление которых  вечером предвещает на следующий день бурю.

 
 
Iacaa
 
Официальный сайт Веры Камши © 2002-2012