Солдат

Официальный сайт Веры Камши

Дмитрий Жуков. "Солдат"

Тысячеликая толпа волной накатывает на отходящий поезд, раздаётся истошный детский крик, быстро захлёбывающийся в общем многоголосом полувое–полустоне. Оцепление выдерживает. Упёршись друг в друга в три ряда за армированными стеклянными щитами, солдаты бьют дубинками навесом через щиты по головам особо рьяных, автоматчики, сидя в гнёздах на крышах вагонов, время от времени дают очереди над головами обезумевших от страха людей. На каждую очередь толпа инстинктивно отшатывается назад, и снова кто–то дико кричит в её многотелом организме.
Солдаты удерживают перрон и живой коридор к зданию вокзала, по которому, втягивая головы в плечи в обнимку с чемоданами торопливо идут к поезду последние лучшие люди столицы, как один – гордость нации, и толпа из зависти хочет сожрать их. Но пока она беснуется и жрёт сама себя, давя и калеча.
    Опершись на бордюр крыши вокзала, я сквозь оптику штурмовой винтовки вижу, что некоторые люди не потеряли присутствия духа, и, собравшись в небольшие отряды, вытаскивают из толпы ломаные тела и относят их в сторону, складывая в ряд прямо на асфальте. Там несколько женщин пытаются оказать хоть какую–то помощь. Человек десять дюжих мужчин с ломами и палками в руках стоят, окружив этот импровизированный полевой госпиталь, и отгоняют шныряющих тут и там мародёров, всегда из ниоткуда появляющихся в такое время. Кому война, а кому – мать родна. Золото всегда в цене. А в кольцах, цепочках или выбитых зубных коронках – не суть важно. Война пришла, война ушла. Золото осталось.
Да только это не война. И даже не оккупация. Это – стерилизация.
    ...Не могу взять в толк, почему кто–то в такой ситуации мгновенно хватает настроение толпы и растворяется в ней, а в ком–то, всю жизнь невзрачном, просыпаются такие силы в противостояние стадному инстинкту, что просто диву даёшься?
    На что они надеются? А я на что?...
    Чуть поодаль, на пустующих запасных путях, две мрази срывают платье с упирающейся и кричащей девушки. Это – уже не люди. А значит – без сожаления. Без пощады. Дважды приклад бьёт в плечо. Не убил. Нет. Прострелил каждому по коленке. Сразу они не умрут. В жестокое время надо быть жестоким. И я буду.
    Девушка, удивлённо оглядываясь в поисках неведомого спасителя, вдруг смотрит прямо мне в глаза. Иногда так кажется сквозь оптику, что смотрят прямо на тебя. Иди, сестрёнка. Жить тебе осталось недолго, и пусть твоя смерть будет быстрой.
    Когда ничего не можешь сделать, делай, что можешь. Мой старик как всегда прав. Хорошо, что ты не дожил до этих дней, папа…
    Умение остаться собой или стать кем–то лучше себя – это сегодня не дар. Проклятие. Потому что ты понимаешь, что выхода – нет. Нет спасения. Нет победы. Но стоишь. Стоишь, стиснув зубы, как атлант, и держишь на своих плечах это чёртово небо.
    Потому что я – солдат. Я – служу. И быть живым – моё ремесло. Мёртвые солдаты Родине не нужны.
    Мёртвых у неё уже хватает.
    К перрону подходит ещё один состав. Не пассажирский. Грузовой. Какой есть.
    И снова толпа кидается к спасительному эшелону. Потому что этот поезд – последний. Других – не будет. Другие накрыло ракетным обстрелом прямо в депо.
    Большинство пассажиров этого ещё не знает, но толпа сама по себе обострённым от смерти чутьём понимает, что других шансов не будет, и жадно тянется своим телом к вагонам, бьётся в истерике. Она хочет жить.
    И у каждого в толпе есть путёвка на спецэвакуацию. Путёвка. Как в санаторий.
    И на этот раз оцепление не выдерживает и подаётся под напором назад, распадается, и сразу же начинается беспорядочная стрельба, а толпа своими отростками стремится к поезду, давя живой щит под щитами стеклянными. Автоматчики на крышах вагонов в страхе, что сейчас толпа доберётся и до них, открывают огонь длинными очередями, не целясь, прямо в толпу. Так – тоже нельзя. И снова приклад бьёт в плечо. Меньшее зло, большее зло – нет разницы. Добра, похоже, вообще не осталось. У вагонов начинается давка, в ход идут ножи и отобранные у солдат дубинки. Остатки размётанного оцепления образовывают в море толпы несколько островов, укрытых щитами и ощерившихся автоматными стволами. Почти не стреляют. Впрочем, толпе до них сейчас и нет дела, и солдаты группками отступают прочь от смертельной давки.
    На перроне, после того, как толпа облепила голодным муравейником гусеницу поезда, остаётся несколько десятков трупов – или ещё живых. Перевожу прицел на группу тех, кто воспротивился толпе. Всего – человек пятьдесят, не считая раненых и детей, жмущихся к своим родителям. Стоят решительным кольцом. Но на них уже никто не зарится. Мародёры предпочитают брать там, где безопаснее. А эти люди – им уже не по зубам.
Снова прицел на толпу. Замечаю в общей суете несколько человек в форме – смотри–ка, быстро же для некоторых всё поменялось. Вместе со всеми рвутся к спасению. Только экипировка и подготовка – лучше. Поэтому оставляют за собой трупы. Мне пара-тройка патронов погоды не сделают. Неторопливо выцеливаю их головы. Одну за другой. И Бог мне судья.
Кончается обойма. Перезаряжаюсь. Осталось два магазина. Стреляю.
    И нет во мне жалости. Нет в ней никакого смысла. Ведь милосердие – удел победителя.
Последняя обойма. Надо экономить патроны, и я больше не стреляю. Просто смотрю. Запоминаю. Как будто потом собираюсь написать книгу. Которую никогда не напишу.

...