Не поётся, друзья мои...
Чары полней наливайте!
Да очистит нам души
Крови виноградной струя!
Ради Бога, поручик,
Вы "Егерский марш" мне сыграйте!
Чтоб вернулась на миг
Петербургская юность моя...

Чтоб забыть на мгновенье,
Как в пекло идут батальоны,
И, как с кровью снаряды
Мешают окопную грязь…
Чтоб забыть как на стрелках
Грохочут в ночи эшелоны…
Подстелить бы соломки,
Да некуда больше упасть!

Отгремела "Мазурка",
И вальсы давно отзвучали…
Словно белые розы
Осыпались мирные сны…
И никто нас не ждёт
У калитки в накинутой шали,
И окончила матушка
Путь у подвальной стены...

Вы смутились, поручик?
Простите, но, всё же, сыграйте!
И вы тоже простите
За сны наяву, господа!
А теперь, за Россию,
Бокалы полней наливайте…
Где лежат наши деды,
Где мы - не оставим следа.

...Нынче ранняя осень,
раскисли дороги степные,
что ведут в Севастополь,
а дальше - по воле небес...
милосердный снежок
забинтует все раны России,
и лишь нам суждено
их нести, как пожизненный крест.

23 июля 1990 г.

Ну, почему, мон шер, не Крезы мы?
Когда из рук цветочниц светят
Глаза фиалок свежесрезанных, -
Всего три франка за букетик!..
И мы похожи на букет
Чужих бескорневых растений...
Лишь по ночам былые тени
Скользят по сумрачной реке.

Ты видел, как в ночи над Сеною
Встают печально и устало
Тень Государя убиенного
И преданного Адмирала...
Как души всех, кто пал в боях,
Ряды смыкают... ближе, ближе...
И тень России над Парижем
С клинком встает на стременах.

Но утро брезжит над мансардою,
Трубит побудку грач весенний.
Костюм укроет раны старые,
И до поры растают тени.
И я спешу в кафе "Рояль",
Где чашка кофе с круасаном
И капитан гарсон Грибанов,
Которого сменяю я...

Жизнь взять свое за недожитое
Спешит, как конница под Харьковом...
И степь дымится под копытами
В парижских сумерках фиалковых...
И вновь по сумрачной реке
Скользят в ночи немые тени,
Клочком бальзаковской шагрени
Сгорает прошлое в руке.

1991

Колокольные звоны, колокольные звоны...
В круговерти белесой ни крестов, ни могил.
Только фыркают кони, только фыркают кони...
Над последней дорогой вьётся снежная пыль.

Зачехленное знамя, зачумленное время,
Потускнели погоны на потертом сукне.
То ли благовест слышу над Москвою весенней,
То ли звон погребальный вдруг почудился мне.

Колокольные звоны, колокольные звоны...
Что ж вы рвёте мне душу безнадежной мольбой -
То ли стоном державы по величью былому,
то ли матушки плачем над сыновней судьбой?!

Над последней дорогой солнце стынет багрово,
Предзакатные тени на багряном снегу, -
То ль по крови замерзшей барабанят подковы,
То ли звон колокольный - разобрать не могу.

То ль звонарь полупьяный, то ль безумное время.
Я не знаю, что будет, всё что было, забыл...
Только фыркают кони, только звякает стремя,
В круговерти белесой ни крестов, ни могил.

1991

До хрустальных вершин
Не добрался истерзанный разум,
Разметали снаряды
Тоску золотых миражей...
Истекали фронты
Свежей кровью последних приказов,
И гуляла отчизна
В мятежном своём неглиже...

И гуляла Россия
По дымным и смутным дорогам,
Кистенём и винтовкой
Верша "пролетарскую месть"...
Ну, а мы, господа,
Уповали на Господа Бога,
У исклёванных стенок
За веру, погоны и честь.

В блеске сабельных гроз
Закипала вода в пулемётах,
И стонала земля
Под ударами тысяч копыт.
И смыкали ряды
Офицерские славные роты,
Но упавшее небо
Не слышало наших молитв.

И пылали надежды
Кострами на варварской тризне,
Где знамёна и веру
Мы честно несли до конца...
Где на чашах весов
Между доблестной смертью и жизнью -
Смерть всегда перевесит
На несколько граммов свинца.

До хрустальных вершин
Высоко... еще выше - до Бога.
Мать Россия не слышит
Детей изгоняемых глас...
И грядущая жизнь
Безысходна, как эта дорога...
Наливайте, поручик!
Господь отвернулся от нас!

Октябрь 1991

Вы помните: осень, Исход, Севастополь в двадцатом,
Закат задымлённый и плач эскадронной трубы...
А здесь, облака дождевые, как серая вата,
И снег в ноябре, словно глупая шутка судьбы.

В ночи фиолетовой плещут Большие бульвары
Букетами запахов кофе, вина и духов...
Под Новым мостом завернулись в газеты клошары -
От прошлого - сны, впереди - ни весны, ни долгов.

Нам тоже долгов не отдать, не вернуть, но ответьте:
Куда нас виденья ночные уносят в бреду?
Вопрос риторичен! В Россию, полковник, за смертью,
Где мы умереть не сумели в двадцатом году.

Мы живы сегодняшним днем да снежком прошлогодним,
Что падал в тот вечер из горних, нездешних высот
И в жидкую грязь, превращался на стонущих сходнях...
А за Инкерманом дроздовский стучал пулемёт.

Не мне уповать на Европы брезгливую жалость:
Вчера офицер, я сегодня - крупье иль тапёр...
Отечества дымом настолько душа пропиталась,
Что кажется ненависть с кровью сочатся из пор!

Ни песней, ни водкой мне с осени той не согреться,
Всё слышатся в сумерках такты далёкой стрельбы...
И падает снег, прожигая шинели до сердца,
Качаются сходни под плач эскадронной трубы.

1992

Тщетно прячу голову под крыло забытого
В пыль дорог проселочных, в колокольный звон.
Из чужого прошлого кровушкой умытого,
Мне блеснут полоски золотых погон.

1988

Случайный дом в степи ночной,
Огонь свечи, слепые тени,
А за саманною стеной
Льёт над Россией дождь осенний.
Поднимем в кружках мутный спирт
За перекопскую твердыню...
А где-то матушка не спит
И молит Господа о сыне.

Париж. Мансарда в два окна.
Стучит по крыше дождь осенний.
Бутылка белого вина
Не разрешит моих сомнений.
Чу, ближе, ближе дробь копыт
Под свист клинков заиндевелых!
И ветер мчится по степи,
И цвет у ветра белый, белый...

Господь, на ком твоя печать?
И кто из братьев нынче Каин?
Россию, мачеху и мать,
Боготворю и проклинаю...
И снится мне тот дом чужой
В ночь накануне отступленья,
Огонь свечи, сухарь ржаной
И над Россией дождь осенний.

21 марта 1992

Африканское солнце Бизерты.
Средиземного моря лазурь.
Занесли нас российские ветры
В край, далекий от классовых бурь.
Отгорели года роковые,
И снаряды разбили мосты...
Над последней эскадрой России
Голубые трепещут кресты.

Вновь кострами в сердцах огрубевших
Память высветит черные дни,
Где артурский герой поседевший
Умирал на штыках матросни,
Где для нас не жалели патронов,
Но пред тем, как тела убивать,
Золотые срывали погоны,
Чтобы честь и присягу отнять.

Пережившие гибель Державы
Корабли на приколе стоят.
Им уже не вернуться со славой
В Гельсингфорс, Севастополь, Кронштадт!
Отданы якоря становые,
Звоны склянок печально чисты...
Над последней эскадрой России
Голубые трепещут кресты.

Ждут напрасно невесты и жены,
Мы успели сродниться в тоской,
Только жаль, к материнской ладони
Не прижаться, как в детстве , щекой...
Отгорели года роковые
И снаряды разбили мосты...
Над последней эскадрой России
Голубые трепещут кресты.

1992

Холод вечного огня
Вне разверзшихся событий...
Третий Рим вскормил меня,
А четвёртому не быти!
Выпал мне для жизни век
С раздвоеньем изначальным:
Дух имперский, звон кандальный,
Влево-вправо шаг - побег!

Оглянуться бы назад,
Чтоб мороз - огнем по коже!
Не пахал я, верно, брат,
Не пахал, но сеял всё же...
Память, словно белый лёд,
Рыжий конь пробил копытом...
Полынья черней Коцита.
Ночь. Февраль. Двадцатый год...

Пирров пир на злом ветру -
Человеческая повесть.
Сколь веков лицом к добру -
Все по грязи, да по крови!
То ли жребий мой: билет
Волчий вытянуть в итоге,
То ль в тупик ведут дороги,
То ль совсем дороги нет?

Мир, моряк, - на свете том.
В небе звездочка сгорает.
Полынью затянет льдом,
А весной и лед растает...
Всюду клин, куда ни кинь...
Что я помню? Что я знаю?
Широка страна родная...
И звезда, увы, полынь!

Ни фамилии, ни дат
На погостах не ищите,
И никто не виноват,
Что четвертому не быти...
И полярный вечный снег
На душе лежит, не тает...
Время чести. Время стаи.
Ночь. Февраль. Двадцатый век.

20-28 января 1996

На рю Дарю, на паперти согретой,
Перекрещусь, в былое бросив взгляд...
В Донские степи, где дрожат под ветром
Метёлочки сухого ковыля...
Где запылают ветреные дали,
И эскадрон на марше прорысит...
И юных лет недолгие печали
Развеются, как пыль из-под копыт...

Еще друзья скакали стремя в стремя,
Еще сердца не жаждали отмщенья,
И первый бой не притупил клинки!
Где мы теперь, среди каких народов -
Корнеты восемнадцатого года?
Кто пал в боях, кто спился от тоски.

По прихоти судьбы - кавалеристы,
Из юнкеров и бывших гимназистов,
Погоны офицерские обмыв,
Пушок свой перед зеркальцем крутили
И время до атаки торопили,
Насвистывая маршевый мотив...

Мы с красными Россию не делили.
Вопрос стоял иначе: или-или!
Одним из нас нет места на земле!
И я рубил без тени состраданья,
А после боя пил, как после бани,
И ни о чем уже не сожалел.

Здесь - кто кого! И Сила шла на Силу...
Война меня ломала и рубила,
Отечества лишила и семьи...
Мне часто снится степь перед грозою,
И слышен Глас Небесный: Шашки, к бою!
И дробь копыт... и головы в пыли...

Что ж, мы, юнцы, не нюхали Германской,
Зато взрослели быстро на Гражданской.
Не все успели, жаль! Но я - успел!
Корнеты восемнадцатого года!
Поручики Великого Исхода,
Немногие из тех, кто уцелел...

Вновь сон, как конь несёт в иное время,
Когда друзья скакали стремя в стремя,
И не проснулась жажда у клинков...
Нас опьянял степной, полынный запах,
И мы, смеясь, мечтали о наградах,
Забыв про цену собственных голов...

На рю Дарю, на паперти согретой,
Перекрещусь...

22 апреля 2002